0. Внешность
Michael Holbrook Penniman (Mika)
По стандартным меркам Анубис не красив. Вообще ни разу. Даже со спины. Мешают волосы: темные, густые, кучерявые и настолько растрепанные, что становится ясно – последние попытки их расчесать были заброшены уже тогда, когда по земле делали свои первые шаги самые доисторические, маленькие динозаврики. «Воронье гнездо» этому бунту свободы и анархии будет еще очень натянутым комплиментом. Мешают уши: большие и оттопыренные, быстро воображающие себя светофором, если их обладатель вдруг вздумает позлиться. Мешают глаза: круглые, скорее как у лемура, чем у совы – у совы первым видишь мудрость, а у лемура – какое-то странное, вечно восторженно-удивленное любопытство. Мудрость в глазах Анубиса, конечно тоже есть, но за любопытством она как-то не заметна.
Тонкогубый рот, почти беспросветно растянутый в широкой, совсем чуть-чуть нормальной улыбке; острый, чуткий нос, который воспитатель не боится пускать в ход, разнюхивая новую находку; острый подбородок, острые скулы, острые плечи, локти и коленки – весь он какой-то острый, резкий, быстростремительный.
Если смотреть не на лицо, а в общем - Анубис очень маленький (1.67) и очень тощий. Очень. Это видно даже под рубашками/толстовками/пиджаками/футболками/амулетами (неизменная серьга Джонатана в правом ухе – как приятный бонус) и прочей мишурой, что он на себя вешает. Вопреки всем законам физики, подобное количество вещей визуально делает его еще более тощим. На шарик он похож, только когда замотается в три одеяла. С головой. Да и то, если повезет. Одевается по принципу мусульманской женщины. Т.е. цепляет на себя все и еще немножко, имея в голове мысль, что всякое в деле пригодится. И не в деле. А даже если и не пригодится – смотрится-то просто отпадно! Поэтому видно (и слышно) воспитателя Стрекоз еще на подъезде.
Ах да. Маленькая деталь. Анубис – колясник. Единственный из всего педагогического состава, из-за чего в зависимости от настроения то раздувается от гордости, то глубоко и профессионально страдает.
Зато Анубис харизматичный. С ног до головы, в профиль и анфас, и даже когда молчит, что происходит крайне редко.

1. Кличка
Вонючка, Шакал Табаки, Анубис. Анамнез полоумного бога: кем был, как рос, куда встал. Он быстро стал Анубисом - за то, что «Шакал» уже слишком мелок, за то, что готов вести своих воспитанников хоть по тому, хоть по этому миру. Вести до самого конца, где бы он ни был, и еще дальше – потому что каждый конец на самом деле просто хорошо замаскированное начало.

2. Возраст
33 года.

3. Проверочный пост.
Дом. Милый Дом. Свит Хоум Алабама. Запах пыли, известки, плесени, мышиного помета, птичьего помета, прошедшего неделю назад дождя, спрятавшегося где-то под половицами, и, конечно, запах самого Дома. Его уж ни с чем не спутаешь. И тем более никак не опишешь. Его просто узнаешь и поведешь носом, едва сдерживая здоровый, жизнерадостный чих.
Дом не изменился, хотя и не остался прежним. Чувство было, словно вернулся в проданную кому-то квартиру за забытой коллекцией лютневой музыки шестнадцатого века. И вроде все то: и мебель на своих местах, и полки, и так же скрипит третья от входа половица, а в дальнем левом углу гостиной на паутине обреченно повис паук Василий, еще не до конца пришедший в себя после последних попыток приручения по особым шакалиным методикам. Но нет, к третьей половице добавилась вторая, диван смотрит подозрительно и недоверчиво, а паук уже оклемался и вяло шевелит всеми своими лапками. И зовут его теперь Вася.
Этот Дом отличался от того Дома так же, как Вася отличается от Василия. Имя одно, но каждый сразу увидит разницу. И дело тут не в количестве букв или интенсивности телодвижений.
Просто. Он. Другой.
Табаки не раз навещал его: воровато, втайне от своих и чужих, пробирался под забором и смотрел. Сначала на пустоту. Потом на детей. Потом на стаи. Смотрел недолго, до тех пор, пока глаз не начинали обманывать призраки прошлого, и тогда уж мчался прочь, унося с собой целый ворох мурашек. Холодных – от невнятного страха, граничащего с ужасом, и дрожащих – от не более внятного предвкушения чего-то. Они ползли по спине, добирались до затылка и ставили волосы дыбом, от чего Табаки начинал выглядеть совершенно безумным. Что, вероятно, было недалеко от истины.
К Дому его тянуло. Дом стал его маленьким Римом, куда ведут все дороги, хочешь ты того или нет. Табаки хотел. Нередко он боялся этого своего желания, но противиться ему не мог.
Желания знать, вдыхать, видеть, быть частью. Желания вернуться, в котором он не сознавался никому, даже своему отражению. Отражение многозначительно подмигивало, и показывало ему стаю ярких стрекоз, после чего желания принимали иные, более конкретные формы, хотя так и оставались несформулированными до одного судьбоносного момента.
Шакал бы принял приглашение Ральфа еще до того, как тот вообще вспомнил о бывших воспитанниках, но Шакал не был пророком, а Ральф уже не был Ральфом, поэтому все, что оставалось делать – не разоряясь на лишние буквы сразу рвануть в Дом, гремя набитыми сумками, в которые успел запихнуть все, что первым подвернулось под руку. Вернуться за остальным он еще успеет, а вот Дом звал, и ждать не собирался.

Взлетев по пандусу, Табаки на полной скорости врезался во входную дверь, и та сочла за лучшее открыться. Холл был пуст, тих и пах ностальгией. Ностальгия пахла Домом. Шакал замер, с неожиданным смирением оглядывая знакомые-незнакомые стены, глубоко вдохнул и разразился боевым кличем пионера-траппера, сам себе ответил звонким воплем разведчика Апачи и не преминул проиллюстрировать намечавшуюся борьбу наций яростной гонкой по пустому помещению. Новые шины скрипели и трещали, имитируя свист стрел и грохот выстрелов, на полу оставались горячие следы, отмечавшие фронтовые линии и векторы атак. Табаки подвывал, улюлюкал, выл, свистел и был совершенно счастлив.
Минут через десять по лестнице сбежал привлеченный шумом Касатка. Глядя на его лицо сложно было сказать: счастлив он или нет.
- Табаки.
- Он самый, - гордо подтвердил писатель, оставляя вращательно-поступательные движения ради беседы со старым воспитателем, - Во плоти. Явился по первому зову, готов нести службу на благо отечества!
Козырнув, Шакал столбиком замер в ожидании… приказов, должно полагать.
Приказывать директор как-то не спешил, и Табаки счел возможным подсказать.
- Тебе нужна была помощь.
- Ах точно, - Касатка выглядел и соображал так, что все сомнения в том, что ему немедленно нужна помощь отпадали, как штукатурка от местных стен, - не ждал тебя так скоро.
- Ну ведь дело срочное! – удивленно округлил глаза Шакал, - вот я и подумал, что приехать надо срочно, - он особенно выделил последнее слово, многозначительно глядя на Касатку. Касатке не оставалось ничего, кроме как согласиться. В конце концов, в словах Табаки был смысл.
В словах Табаки всегда был смысл, только это почему-то не все понимали (и никто – сразу).
Несколько мучительных секунд они молча смотрели друг на друга. Табаки выдержал паузу – большую и теплую – прежде чем произнести то, что следовало сказать в самом начале. Хотя никогда не знаешь, когда на самом деле следует говорить такие вещи, как «рад тебя видеть» и «спасибо».
Они оба поняли. Касатка слегка улыбнулся – вымученно, устало, но даже это было лучше, чем ничего: Шакал уж начал было опасаться, что директор совсем разучился этому делу.
Лед был сломан, счищен и свален в отдельный мешок: они обменялись еще парой общих фраз проформы ради, после чего Касатка махнул рукой, приглашая нового воспитателя следовать за ним. Правильное решение. Уметь в случае неизбежности расслабляться и находить светлые стороны – очень правильная черта для директора Дома. Очень нужная.
Поднимаются на второй этаж, там – пусто, домочадцы еще нюхают лето и море. Говорят: обо всем и ни о чем. Точнее с точки зрения Касатки – обо всем, а по мнению Табаки – о каких-то мелочах. Вот например о деньгах.
- Дай мне крышу над головой, трехразовое питание и немного воды в душевой – я буду счастлив и покорен, - патетично заявляет Шакал, корча на роже что-то, долженствующее напоминать смирение. Касатка с пониманием переводит его высказывания.
- Хорошо книги продаются?
Шакал испуганно икает и быстро оглядывается по сторонам. Плохая тема. Нужно срочно спасать положение, пока директор не вздумал ее развить.
Тут ведь какое дело. Он просто очень скучал по Ночам Сказок. А Сфинкс просто очень хотел помочь. А слова этих книг просто лучше не произносить в Доме. Видите, все всегда очень просто – уж кому, как не Табаки об этом знать. Усложнять нет никакой необходимости.
Это понимал он, но Касатка–то был Ральфом, Ральфом был, Ральфом навсегда и останется: тяжелобровым воспитателем, лучшим из многих, но все равно одним из, - он никогда не сумеет проникнуть в Дом дальше облезлых стен, на которых они когда-то выводили его кличку черным маркером. И зеленым. И, кажется, красным.
Глаза Шакала засияли, он восторженно сложил ладони, словно только и ждал шанса, чтобы обрушить на истосковавшегося воспитателя поток ностальгической трескотни.
- Ты их читал! Правда крутые! Ну, разумеется, это же я. Я всегда говорил, что мой талант рассказчика никто не ценит по достоинству – а ведь это только один из многих. А еще у меня есть фанаты! Представляешь?! У меня - настоящие, живые, фанаты! Они пишут мне письма! И приглашают на встречи! И…
Касатка тяжело вздохнул, отвернулся и зашагал вперед – коротко улыбнувшись, Табаки последовал за ним. В грязном стекле отразилось его лицо: на мгновение показалось, что один глаз стал отливать зеленью, в то время как другой остался темно-карим. Хотя если уж меняться правильно, то все должно было быть наоборот: один бы остался темно-карим, а другой начал бы отливать чем-то болотно-ядовитым. Шакал подмигнул тому себе, приветственно махнул рукой, мимолетом отметив, что уже умудрился где-то заляпать ладони: следы краски и известки рисовали на коже пятна причудливой болезни. Но это-то как раз было привычно. Это было правильно.
Он вернулся.
Насвистывая что-то натянуто бравурное, Табаки заскользил по коридору следом за призраком Ральфа, умудренной временем Касаткой рассекавшим свои владения, о которых он так никогда и не узнал, что ничего не знает.

4. Ваши планы на игру
У-у-у-у, капитальные. Выяснить отношения с подопечными, выяснить отношения с коллегами, возродить из остатков четвертой новую стаю, сеять хаос и разрушения, вызывать у Касатки нервные срывы, быть лучшим-упоротым-любимым и прочая воспитателем, плодить сообщения на Стены, вести активный социальный образ жизни и спасать весь мир. Это на понедельник, а дальше посмотрим, как хурма пойдет.

5. Связь с вами. Часовой пояс. Темп игры.
Есть у администраторов, желающие пообщаться - стучитесь в личку и обрящете / Москва / от поста в день до поста в неделю, в зависимости от откормленности писца и *цензура* в реале.